 |
«КОЛЛЕКТИВНЫЙ ПУТИН»
Чуть ли не первым — еще в 2004 году — это выражение использовал Дмитрий Рогозин, тогда депутат Госдумы от националистического блока «Родина», впоследствии вице-премьер по оборонке и глава «Роскосмоса», а ныне сенатор от аннексированной Запорожской области. Журналисты спрашивали его, почему «Родина» выдвинула на президентские выборы явно технического кандидата, и он объяснял: тем самым блок поддерживает Путина. «Поскольку сам президент, очевидно, не будет участвовать в теледебатах, мы посчитали, что будем коллективным Путиным», — сказал Рогозин.
Потом он еще пробовал откреститься от этого высказывания:
«— Я говорил, что мы — спецназ Путина.
— Да нет, — перебивали его журналисты, — говорили, что и коллективный Путин тоже!
— Прямо так и сказал?
— Прямо так.
— Господи, чего только я не говорил!»
Здесь «коллективный Путин» — это, очевидно, коалиция политических сил в поддержку Путина. Причем вот парадокс: тот же Рогозин настаивал, что «Родина» — это оппозиционная сила, и яростно критиковал «Единую Россию». Путин мог обойтись без поддержки «Родины». А вот «Родине», чтобы быть «системной» партией, нужно было быть пропутинской.
В 2006-м журналисты Сергей Михеев и Владислав Сахарчук писали о «Единой России» как о «коллективном Путине». Дело было в середине второго путинского срока, когда все гадали, уйдет ли он с президентского поста и если да, то оставит ли преемника, и если да, то кого именно и как передаст ему ту широкую поддержку, которой сам пользуется.
По мысли Михеева и Сахарчука, партия как «коллективный Путин» должна была проделать все то, что в первые два срока проделал индивидуальный Путин: «вобрать в себя множество идеологий», привлечь «и западников, и патриотов, и часть либералов, и часть коммунистов, и огромную массу аполитичных россиян». Собственно говоря, с уходом Путина персоналистский режим должен был превратиться в партийный — самовоспроизводящийся и потому гораздо более устойчивый.
Как мы теперь знаем, правящей партии из «Единой России» не получилось. Если кто-то и пытался превратить ее из обслуги в реальный центр принятия решений, то у него не вышло. В 2011-м, когда Путин уже ушел, оставив преемника, и уже объявил, что возвращается, политолог Дмитрий Травин писал о «коллективном Путине» как о гипотетической «реальной партии власти». С его точки зрения, это был своего рода промежуточный вариант перерождения режима: не совсем демократия, не совсем диктатура, а этакое коллегиальное руководство, допускающее дискуссии внутри правящей группы (примерно как в Политбюро при поздней советской власти).
Но и этот сценарий не был реализован. Но «коллективный Путин» из политической речи не пропал — наоборот, в десятые его стало больше. Он не заменил индивидуального Путина, а скорее его дополнил.
«КОЛЛЕКТИВНЫЙ ПУТИН» — ЭТО ЭЛИТА?
Если понимать «элиту» не как «лучших людей», а как «людей, которые управляют страной», то да, именно в этом значении выражение «коллективный Путин» сейчас употребляется чаще всего. Вернее, это несколько пересекающихся значений.
Под «коллективным Путиным» могут подразумеваться люди, которые фактически являются проводниками воли Путина на ключевых должностях: министры, руководители силовых органов, спикеры палат парламента, губернаторы, главы партий, а также собственники и высшие менеджеры важнейших компаний, будь то «Газпром», «Ростех» или ВГТРК.
Может подразумеваться путинский ближний круг — те, у кого с Путиным не только профессиональные, но и личные отношения и кто при этом так или иначе участвует в принятии политических решений: Николай Патрушев, братья Ротенберги, братья Ковальчуки и так далее.
Может подразумеваться путинский клан: не все подряд крупнейшие чиновники, политики и бизнесмены, а лишь его ставленники и доверенные лица, присутствующие как в государственных, так и в бизнес-структурах. Они не подменяют собой всю систему управления, а скорее приглядывают за ней по поручению Путина.
Наконец, «коллективным Путиным» может называться вся система управления Россией, включая как формальные структуры (госорганы и корпорации с их иерархиями), так и неформальные (те же кланы). Собственно Путин в этой системе играет роль арбитра, гаранта договоренностей и верховного распределителя ресурсов.
Политолог Татьяна Становая в 2020 году писала, что, когда индивидуальный Путин тщательно самоизолировался во время пандемии ковида, он фактически самоустранился от повседневного управления Россией. Эту функцию взял на себя «коллективный Путин» — «безликий механизм из сотен тысяч технократов, действующих исходя из консервативных, охранительных побуждений».
Этот «коллективный Путин» действует по инерции, он не обладает собственной волей. И в этом его ключевое отличие от того же позднесоветского Политбюро. Любая инициатива требует не консенсуса и даже не поддержки большинства, а санкции одного конкретного человека — лично Путина. А сколько-нибудь радикальные инициативы вообще могут исходить только от Путина.
И когда индивидуальный Путин вновь проявил радикальную инициативу — полномасштабное вторжение в Украину, — «коллективный Путин», похоже, был так же шокирован, как и весь остальной мир. Политический обозреватель «Медузы» Андрей Перцев по итогам военного 2022 года писал, что «коллективный Путин» просто умер: коллегиальная система управления Россией перестала существовать, решения принимает только и исключительно индивидуальный Путин. А пока он сосредоточен на войне, все остальное должно функционировать на автопилоте.
Впрочем, в 2023 году руководитель Главного управления разведки Минобороны Украины Кирилл Буданов говорил о «коллективном Путине» как о реальном правителе России. По Буданову, «коллективный Путин» балансирует разные «башни Кремля» — а про индивидуального Путина непонятно даже, жив он вообще или нет; да это и неважно: его можно заменить двойником. Насколько серьезно Буданов все это говорил, решить трудно.
«КОЛЛЕКТИВНЫЙ ПУТИН» — ЭТО И ЕСТЬ РОССИЯ?
Существует и такая трактовка этого выражения.
Ее придерживаются многие, но, пожалуй, наиболее откровенно и внятно ее объяснила писательница Светлана Алексиевич. И относится эта трактовка не к устройству российской власти, а скорее к тому, какие идеи и эмоции лежат в основе этой власти, что обеспечивает ее сохранение.
Алексиевич много раз говорила (примеры: раз, два, три, четыре), что «Путин сидит в каждом русском человеке». Российское общество, по ее мнению, чувствует себя обиженным, обманутым, отверженным — и злится на все и вся. Это общество ресентимента. А индивидуальный Путин это общество возглавляет и олицетворяет. Он самоутверждается, помыкая другими и претендуя на роль вершителя судеб мира, — и общество ощущает, что самоутверждается вместе с ним.
В России Алексиевич повсюду различала «материю ненависти». Причем ненависти непредметной, «ненависти вообще: к богатым, соседям, туркам, таджикам — не имеет значения». Индивидуальный Путин воплощает эту всеобщую озлобленность — и срывает ее то на олигархах, то на ЛГБТК-людях, то на Украине.
Отсюда, по Алексиевич, и популярность Путина, и поддержка аннексии Крыма и полномасштабного вторжения в Украину. Дело тут даже не в рейтингах, которые можно измерить с той или иной погрешностью, а в том, что Путин, его политика и риторика точно соответствуют эмоциональному фону в России. Он говорит и делает именно то, чего большинство россиян хочет.
Тут Алексиевич парадоксально сходится во мнениях с Владиславом Сурковым с его концепцией «глубинного народа»: «Умение слышать и понимать народ, видеть его насквозь, на всю глубину и действовать сообразно — уникальное и главное достоинство государства Путина. Оно адекватно народу, попутно ему, а значит, не подвержено разрушительным перегрузкам от встречных течений истории».
Это самое любопытное. Утверждение «„Коллективный Путин“ и есть Россия» само по себе не содержит эмоциональной оценки. Его можно произнести как с восторгом, так и с ужасом. Ключевое в нем — представление о единых воле и разуме, которые якобы присущи 140 миллионам человек, об этих миллионах как о коллективной личности, у которой есть какое-то сознание, характер, опыт, переживания, интересы и так далее.
Такие коллективные личности существуют не сами по себе, а лишь постольку, поскольку люди верят в их существование. Если человек уверенно идентифицирует себя со страной, которую все норовят унизить и развалить, если это унижение и угроза развала для него личная проблема и он лично готов что-то по этому поводу предпринять, то он вместе с другими людьми, которые думают так же, и есть коллективная личность.
Какую-то другую коллективную личность составляют те, кто идентифицирует себя со страной, которая совершает военные преступления и устраивает репрессии, для кого опять же это личная проблема и кто готов что-то предпринять, чтобы это прекратить и, насколько возможно, исправить.
Эти многочисленные коллективные личности еще могут выяснять между собой, кто из них «настоящая Россия». И да, «коллективный Путин» в трактовке Алексиевич вполне может быть одной из таких личностей.
На этом месте возникает соблазн пошутить про расстройство множественной личности. Но в этом-то и самая большая проблема со всеми метафорами: они очень легко буквализируются. Если часто говорить о «коллективном Путине» или о России как личности, легко забыть, что Путин — это на самом деле конкретный человек, а Россия — это страна, состоящая из множества конкретных людей. Пусть мы уподобили одно другому. Это вовсе не означает, будто мы поняли, как устроены власть и общество.
Скорее наоборот, подменили понимание метафорой.
НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ГОТОВИЛИ ЭТО ПИСЬМО
В знаменитом романе братьев Стругацких «Обитаемый остров» описана коллективная диктатура «Неизвестных Отцов» — хунты, состоящей из людей, чьи имена от публики скрыты. Советская цензура потребовала исключить из романа любые ассоциации с советской действительностью, включая русские имена, а «Неизвестных Отцов» заменить на что-то другое. Стругацкие переименовали их в «Огненосных Творцов». По воспоминаниям Бориса Стругацкого, лишь гораздо позже он понял, что «Отцы» вызывали «неуправляемые ассоциации» с «отцом народов».
https://us10.campaign-archive.com/?e=367...1a9b11582e
|
![[Attēls: Austrums-vards-balts.png]](https://www.austrums.lv/50/Austrums-vards-balts.png)
